Фортуне де Буагобей
Дело Мотапана
I
Есть дома, похожие на пчелиный улей. Трудолюбивый рой жужжит там день и ночь. В подвале куют железо и месят тесто, на первом этаже кроят, на втором — сметывают, на третьем — полируют, в мансардах шьют. А сколько вещей и сколько людей в домах, окружающих богатые кварталы! Они еще новые, у них нет истории, кроме истории подрядчика, который выстроил их, составив себе состояние, — всем известной истории бедняка в деревянных башмаках, ставшего миллионером. Ни один из их жильцов не стал ни министром, ни академиком. Там не готовили заговоров и не писали гениальных произведений. А между тем за их величественными фасадами любят и ненавидят, копят деньги и разоряются точно так же, как и в других местах. Там иногда разыгрываются сердечные драмы мрачнее мелодрам доброго старого театра «Амбигю-Комик» — драмы, не всегда оканчивающиеся так же, как в театре, где преступление обычно наказывается, а добродетель вознаграждается.
Об этом в один ноябрьский вечер размышляли два изящно одетых молодых человека, шагавших бок о бок по бульвару Гаусман. Было уже за полночь, погода стояла прекрасная, они вышли из оперы и прогуливались пешком, дымя сигарами и рассуждая о войне и о любви, как Коконнас и Ла Моль в «Королеве Марго».
Они и вправду походили на этих героев Александра Дюма. Один был высок, крепок, гордо держал голову с закрученными кверху усами — настоящий Коконнас. Другой — среднего роста, гибкий, худощавый, изящный и белокурый — мог бы, как Ла Моль, понравиться Маргарите Наваррской.
— Вот мы и пришли, — сказал высокий брюнет, указывая тростью на монументальные ворота. — Я проводил тебя до дома, а теперь тебе следовало бы проводить меня до клуба.
— Ну уж нет! — воскликнул его приятель. — Мы сегодня и так много болтали и философствовали, ты достаточно рассказал о своих морских кампаниях и парижских победах. К тому же мне хочется спать.
— И зачем ты так торопишься к себе на четвертый этаж?
— Куртомер, друг мой, ты мне надоел.
— Стало быть, ты запрещаешь мне заглядывать в твою частную жизнь? Ладно, сменим тему. О чем я сейчас говорил? А! Я не отказался бы посмотреть на то, что происходит в парижских домах… в твоем, например. Ты должен это знать. Расскажи!
— Что именно?
— Ну, расскажи мне о жильцах этого дома.
— Я не справочное бюро!
— Тебе присущи ум и наблюдательность. Я уверен, что ты сможешь изобразить каждого из обитателей дома номер триста девятнадцать. Кстати, о консьержах… опиши твоего!
— Легко: он старый, безобразный и надутый. Читает радикальные журналы, и я подозреваю, что у него высокое положение во франкмасонском ордене. У него есть дочь, которая играет на фортепьяно и собирается выступать. Его зовут Сирил Маршфруа.
— Значит, он настоящий консьерж. У тебя с ним, должно быть, плохие отношения?
— У меня с ним вообще нет отношений. Я никогда с ним не заговариваю, и он мне не кланяется.
— Прекрасно! Понятно, что он тебя терпеть не может. А теперь, друг мой, поднимемся на первый этаж. Если я не ошибаюсь, на каждом этаже по одной квартире. Ты покажешь мне свой дом снизу доверху.
— Знаешь, Жак, нужно иметь большое терпение, чтобы не бросить тебя в подвал.
— Но это будет интересная экскурсия! Итак, на первом этаже…
— На первом живет сам хозяин — знаменитый Мотапан, владелец двенадцати миллионов, которые он заработал в дальних странах продажей неизвестно чего… Злые языки говорят, что негров.
— Я его видел на Елисейских Полях, он ехал в коляске, которую купил по случаю в таттерсале[1] вместе с лошадьми. Он похож на пирата. Этот миллионер женат?
— Нет. Он живет один со своим камердинером, каким-то темнолицым болваном, которого, должно быть, привез из Индии, и со своей кассой — как уверяют, полной золота и драгоценных камней. Впрочем, прошел всего месяц, с тех пор как он здесь обосновался. До пятнадцатого октября он занимал квартиру на втором этаже, а Кальпренед, который теперь поселился на втором, жил на первом. Право, не знаю, почему так случилось. Возможно, квартира на первом оказалась Кальпренеду не по карману.
— А между тем он был богат, а может, богат и до сих пор, хотя и стал жить скромнее. В клубе я слышал, что его сын Жюльен промотал много денег. Молодой человек — большой кутила, и если его отцу придется постоянно платить по его долгам, сестра Жюльена, пожалуй, останется без приданого. Правда, она очаровательна, и мне кажется, в женихах у нее недостатка не будет. Одного по крайней мере я знаю…
— Жак! Прошу тебя, не бросай камни в мой огород.
— Ты признался! Раз так, я умолкаю. Если жильцы второго этажа так тебе дороги, можешь перейти к третьему.
— На третьем ничего интересного — семья буржуа в полном смысле этого слова. Бульруа — негоциант, сделавший состояние на москательных товарах[2] и оставивший дела. Он придерживается крайне левых взглядов, его наследник тоже перешел в эту партию, а мадам Бульруа осталась левоцентристкой. Мадемуазель Бульруа охотно присоединилась бы к дворянству, если бы какой-нибудь дворянин приятной наружности предложил ей руку. Они богачи, а Эрминия — их единственная дочь, так что подумай.
— Благодарю, я еще к этому не готов. Возможно, лет через десять. Я ушел в отставку как раз для того, чтобы пожить холостяком, так что жизнь для меня только начинается!
— А для меня, напротив, кончается, — грустно сказал Альбер.
— Это заметно. Ты годишься только для семейной жизни, и я советую тебе начать ее как можно скорее.
— Ты рехнулся! Не об этом речь.
— А, тем лучше! Пойди, мой милый, и утешься, глядя на окна своей красавицы.
— Иди к черту! — воскликнул Дутрлез, вырываясь из дружеских объятий приятеля.
— К черту? Я и направляюсь прямо к нему, потому что иду играть. Увидимся завтра за завтраком?
— Не знаю. Прощай!
— Кстати, — воскликнул неугомонный Куртомер, — это правда, что мадемуазель Кальпренед зовут Арлетт?
Но раздраженный Альбер Дутрлез захлопнул дверь перед носом своего приятеля. В доме было темно, и это его сильно удивило. Обычно консьерж оставлял в передней зажженный ночник и свечу в подсвечнике для каждого жильца. Сегодня он этого не сделал, и Альбер, чтобы не тревожить консьержа лишний раз, решил подняться к себе, не зажигая огня.
Ухватившись за перила, он побрел наверх. Молодой человек уже забыл о выходках Жака Куртомера и думал лишь о некоей особе, о которой его приятель упомянул при расставании. Если бы он не был так погружен в приятную мечтательность, то услышал бы, как впереди скрипят ступени под чьими-то тяжелыми шагами. Впрочем, даже если бы он услышал этот скрип, то не испугался бы, так как дом был вполне безопасным местом, да и не один Дутрлез имел обыкновение поздно возвращаться домой.
Итак, Альбер благополучно добрался до площадки первого этажа, но вдруг наткнулся на живое препятствие, и в ту же минуту кто-то железной хваткой сжал его руку, так что он вскрикнул от боли. Дутрлез не отличался трусостью, но был человеком нервным, а нервных людей пугает темнота. «Полночное мужество — самое редкое, — говорил Наполеон, знавший в этом толк. — Днем вы можете смело пойти на приступ редута, а ночью убежать при первой же опасности».
Удивленный Дутрлез не потерял голову от страха, но несколько секунд не мог прийти в себя. Он прижался к перилам, а незнакомец не выпускал его руку.
— Кто вы? Что вам нужно? — поспешно проговорил молодой человек.
Ему не ответили. Тогда он толкнул нападавшего, и тот выпустил его руку. Он попытался схватить незнакомца, но наткнулся на его кулак и смог лишь ухватиться за вещь, зажатую в этом кулаке. Это, по-видимому, была цепочка. Он потянул за нее так сильно, что один ее фрагмент остался у него в руке, но тут к нему вернулось благоразумие, и он решил не продолжать эту нелепую борьбу. А его противник не произнес ни слова: по всей вероятности, он испугался гораздо больше, чем Альбер.
Все эти мысли за одну секунду промелькнули в голове Дутрлеза. Он в три прыжка преодолел двенадцать ступенек, на площадке второго этажа на минуту остановился и услышал, как незнакомец начал медленно подниматься по лестнице.
«Бьюсь об заклад, это слуга Бульруа возвращается из кабака. Нет у них порядка в доме!» — сказал себе Альбер.
Он услышал, как повернули ключ в замке, как открылась и тихо затворилась дверь.
— Теперь я понял! — прошептал он. — Это Жюльен де ля Кальпренед вернулся пьяный. Я хорошо сделал, что не закричал! Консьерж Маршфруа не упустил бы такого удобного случая для скандала. Напрасно Жюльен ведет подобную жизнь. Когда увижусь с ним, отчитаю его… И его сестра будет мне благодарна за то, что я о нем забочусь… Где она была сегодня? Ах, если бы Арлетт думала обо мне столько же, сколько я о ней думаю! Я лишился сна и скоро лишусь рассудка. Куртомер прав: я влюблен, и это всем заметно.
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/1/6/2/4/9/8/162498.jpg)